3 августа текущего года Путин установил 19 апреля Днем принятия Крыма, Тамани и Кубани в состав Российской империи в 1783 году[1]. Это на первый взгляд мало примечательное событие хорошо вписывается в общую тенденцию, которая начала формироваться в начале нулевых, а с 2012 года стала доминантой российской геополитики. Эта тенденция — построение евразийского пространства, где Российская Федерация играет двойную роль: примера и организатора.
Когда и как Кремль стал «евразийцем»
Идея евразийской интеграции родилась в лихие 90-ые как одна из многочисленных идей по реинтеграции 
постсоветского пространства. И родилась она не в Кремле и даже не в России, и даже не в Беларуси. Ее впервые публично озвучил Нурсултан Назарбаев, президент Казахстана, в марте 1994 года, выступая в МГУ им. Ломоносова. Это было время, когда уже успокоились страсти вокруг распада Советского Союза и парада суверенитетов, вопрос о воссоздании советской империи уже был закрыт, но для большинства постсоветских стран актуален был вопрос: как, в союзе с кем и на какой основе строить новое будущее? Балтийские страны определились почти сразу: они примкнут к евроатлантическим структурам. Все остальные то ли колебались (Молдова и Украина), то ли ностальгировали по советском прошлом (Беларусь), то ли находились слишком далеко от ядра евройпейской интеграции, как в географическом, так и цивилизационном плане (страны Кавказа и Центральной Азии).
То, что г-н Назарбаев тогда выступил с идеей Евразийского союза было скорее упражнением в геополитическом мышлении, чем глубоко осмысленным стратегическим предложением. Это была спонтанная реакция на Маастрихтский договор 1992 года, который положил начало Европейскому союзу в его нынешней форме. Европейцы нашли формулу интеграции без существенного нарушения принципа национального суверенитета, почему бы нам — странам постсоветского пространства — не найти аналогичную формулу?
Горячим сторонником реинтеграции постсоветского пространства был также Александр Лукашенко, пришедший к власти в июле 1994 года. Но в отличие от Назарбаева, который уже тогда сделал ставку на укрепление независимости и национальной идентичности Казахстана, белорусский лидер в своих интеграционистских порывах не слишком задавался вопросом о статусе и положении руководимой им страны в новом (или обновленном) Союзе. Лукашенко в то время почти никогда не использовал словосочетание «Евразийский союз», он предпочитал говорить просто о «Союзе», а им двигала не геополитическая стратегия, а желание самому стать во главе этого союза.
Кремль в те времена был занят внедрением «либеральной модели» на своей территории и превращением РФ в европейскую страну, поэтому довольно пассивно и без особого энтузиазма реагировал на интеграционисткие призывы Назарбаева, Лукашенко и ряда российских политиков. Идея евразийской интеграции начнет проникать в стены кремлевского дворца после экономического кризиса 1998 года, в результате которого позиции проевропейских либералов, и без того очень шаткие, ослабнут всерьез и надолго. После прихода к власти Владимира Путина императив евразийской интеграции станет одним из столпов кремлевской геополитики. Но это уже будет не интеграция по образу ЕС, как того хотел Назарбаев, и не по проекту Лукашенко, а интеграция в духе Александра Дугина, основанная на идее агрессивного империализма.
Если кратко: что такое евразийство?
Есть много заблужденией и недоразумений касательно того, что такое евразийская идеология. В западной литературе она часто именуется «националистической» (зачастую с префиксом «ультра-» или наречием «крайне») или «фашистской». В качестве ее главных функций обычно указывается внутренняя консолидация российского общества (своеобразная национальная идея), а также влияние на отношение к России общественного мнения зарубежом (т.е. один из инструментов мягкой силы).
Идентификация главных функций евразийства (внутренняя консолидация и внешняя мягкая сила) не вызывает особых возражений. Можно согласится с описыванием этой идеологии как «фашистской», если под «фашизмом» тут понимаем культ государственной силы, тенденцию к наделению государственной власти сакральным, мистическим характером. Да, в этом смысле евразийство является фашизмом. Но если под «фашизмом» понимать разновидность правой идеологии, «ультранационализм», тенденцию к культурной гомогенизации, принципиальное отрицание коммунизма, тогда евразийство никак не будет вписывается в эту категорию. Евразийство никогда не предлагало культурной гомогенизации и почти никогда не было враждебным к коммунизму.
Термин «национализм» неоднозначен. Временами он употребляется на обозначение тенденции к культурно-этнической гомогенизации общества в рамках конкретного государства; временами — тенденции национального сообщества к культурному возрождению и/или политической эмансипации; временами — тенденции к противодействию иммиграции и протекционистской экономической политики (казус США). Евразийство не является национализмом ни в одном из этих трех значений. Нет также оснований для характеризирования этой идеологии как «специфически русского национализма». В России есть националисты, но они в большинстве своем находятся в оппозиции к евразийству (как, впрочем, в оппозиции к политике Кремля).
Современное евразийство, главным представителем которого является Александр Дугин, — это прежде всего интегративная идеология. Она дает ответ на два фундаментальных вопроса: 1) что является общим знаменателем для (противоречивой) истории России? 2) что является общим знаменателем для многокультурной и многонациональной Российской империи?
Ответ на первый вопрос: сильная государственная власть — это то, что объедниняет все исторические эпохи России. Такая постановка ответа позволяет объединить Владимира Великого и Чингис-хана, Ивана Грозного и Петра Великого, Николая ІІ и Сталина. Все они — по мнению евразийцев — были хранителями и укрепителями «российского духа», который заключается в том, что государственную власть ставит в основе всего.
Ответ на второй вопрос: «теллурократия», т.е. многовековой опыт народов Евразии к освоению материковых пространств. В политическом плане это означает постоянную экспансию, присоединение или захват новых территорий. Евразийство не ставит своей стратегической целью культурную ассимиляцию коренного населения новых территорий; оно предпочитает «мозаичную модель» (супер)государства, где разные культуры, языки и народности сосуществуют и могут принимать участие в экспансии евразийской цивилизации. Идея национального государства евразийцам не менее чужда, чем идея либеральной демократии.
Представленная выше характеристика евразийства является упрощенной. Для полноты картины следовало бы сделать исторический экскурс, объяснить, в чем различие между евразийством первой половины ХХ века и евразийством конца ХХ — начала XXI века и проследить философские связи с западной философией. Но не будем здесь углубляться во все эти нюансы. Для нужд данной статьи достаточно изложенных выше характеристик.
Путин и Дугин: рифма есть, слияния нету
Когда я говорю, что Путин начал продвигать евразийскую интеграцию «в духе Дугина», то вовсе не хочу сказать, что доктрина Дугина стала официальной идеологией Кремля. Нет, она таковой не стала и вряд ли когда-либо станет. Во-первых, Путин не тот человек, который захочет подчинить свою политику какой-либо идеологии. Ему нужны идейные ориентиры, но ему также важно сохранить определенную свободу действий. Ситуация, когда какой-то жрец, будь то философ Дугин, будь то патриарх Кирилл направляет и оценивает каждый его шаг, для него неприемлема.
Во-вторых, Александр Дугин никогда не сможет стать «дворцовым идеологом» по личным характеристикам. При всей одиозности этой фигуры, ему нужно отдать должное — это в высокой степени независимая личность. Он в целом поддерживает Путина, но поддерживает не столько как подданный поддерживает государя, сколько как учитель поддерживает способного и обещающего ученика. Если ученик сойдет с правильного пути и не будет внимать наставлениям, его ждет суровый выговор со стороны учителя. Возможно, это главная причина, по которой Дугина, хотя и уважают в Кремле, но предпочитают держать на дистанции.
Дугин очень популярен в силовых структурах России, но очень непопулярен в экономических кругах. Путин, опираясь в основном на силовые структуры, все же хочет сохранить хорошие отношения с экономическими технократами. Он понимает, чем может обернуться игнорирование экономических закономерностей, как это было в Советском Союзе. Это дополнительный — третий — повод для того, чтобы держать Дугина в неофициальном статусе.
Следует отметить, что с точки зрения эффективности осуществления евразийского проекта, нынешние отношения между Кремлем и «школой Дугина» самые оптимальные. Это удобно и для Путина, и для Дугина. Отсутствие у Дугина официальной аффилиации не только дает ему большую свободу действий, но также делает его более убедительным для потенциальной аудитории, особенно зарубежом. В то же самое время Кремль может свободно пользоваться результатами работы Дугина, но при этом не брать ответственности за всевозможные эксцессы этого харизматического проповедника.
Евразийство как российская национальная идея
Кремль начал склоняться к евразийской идеологии не от хорошей жизни. И дело тут не только в экономическом кризисе 1998 года, а в постоянной подверженности России распаду. Внутри российского государственного организма присутствуют сразу три постоянных фактора распада: многонациональность, «проклятие ресурсов» и размер.
Россия – не просто «многонациональное», а много-много-много-национальное государство. Она вынуждена постоянно считаться с тем, что любая либерализация может быть использована отдельными народами для продвижения идеи собственной независимости (или создания межнациональных коалиций для совместной борьбы за независимость). Начало и конец ХХ века показали, что такое опасение вовсе не безосновательно.
Россия — страна с богатыми природными ресурсами. Такое богатство не всегда является фактором устойчивого экономического роста, точнее, редко является таковым фактором, зато часто — фактором олигархизации и порочной экономической модели. Наличие огромных природных ресурсов не стимулирует инновативного мышления (зачем изобретать новое, если старое в избытке) и духа кооперации, а подталивает к ожесточенной борьбе за доступ к ресурсам. Олигархизация плюс отсутствие этоса кооперации — это очередной фактор распада страны.
Россия — это невероятно большое пространство: 17 млн км2. Контроль и управление всем этим пространством очень затратно. Делегирование управленческих и контролирующих функций регионам — мера, которая могла бы снизить издержки централизованного управления — несет в себе определеннные риски. Девяностые годы опять же являются иллюстрацией того, насколько это может быть рискованно.
Какая национальная идея наиболее подходит России, если возьмем во внимание эти три постоянные факторы риска: многонациональность, тенденция к олигархизации и несбалансированность экономической модели, а также огромное географическое пространство? В постсоветский период появились три конкурентные идеи: 1) создание либерального конфедеративного государства по западных образцах; 2) создание какой-то формы национального государства; 3) построение (или воссоздание) евразийской империи.
Первый вариант, возможно, наиболее привлекателен с этической точки зрения, но не слишком реалистичен с точки зрения практической реализации. На Западе существуют аналоги многонациональных государств и конфедеративных образований, но нет аналогов такого большого количества национальностей, религий, культур и традиций внутри одного государственного организма. К этому следует добавить специфику российской истории. Дело здесь не в историческом детерминизме (автор этого текста является ярым противником детерминизма), дело в чем-то более элементарном: для культивирования либеральной демократии нужны определенные ценностные установки и навыки, а они вырабатываются в течение долгого времени.
В России есть сторонники национального государства, основой которого была бы сильная культурная идентичность, т.е. ощущение россиянами (точнее: русскими) языковой, культурной и исторической общности. Эта идея еще менее реалистична, чем прежняя. Реализовать ее можно одним их двух способов: путем ассимиляции всех народов РФ или путем выхода России из состава Российской Федерации (как бы парадоксально это ни звучало, но это действительно одно из практических следствий данной опции). Думаю, не стоит терять время на анализ каждого из этих сценариев; здравого смысла здесь будет достаточно, чтобы осознать, насколько проблематична идея превращения России в национальное государство.
Остается третий вариант. С этической точки зрения евразийство вызывает наиболее сильные возражения, но с прагматической точки зрения у него самые большие шансы стать российской национальной идеей на ближайшие несколько десятилетий (и по факту оно уже сейчас ею становится). В чем сила евразийства? Эта идеология:
— хорошо соотноситься с ностальгией по Советскому Союзу, которая довольно сильная в России и большинстве других постсоветских странах;
— содержит хорошее объяснение, почему Россия не должна каяться за сталинизм;
— предлагает непротиворечивую версию росиийской истории, в которой разные — на первый взгляд взаимоисключающие — элементы соединены в одно целое: царская власть и большевизм; православие и атеистический коммунизм; язычничество и монотеизм; русскость и нерусскость;
— позволяет каждому россиянину отождествляться исключительно с победителями в истории России. В евразийской трактовке даже период «татаро-монгольского ига» предстает как период могущества России в том смысле, что российскость в то время была воплощена в Монгольскую империю и Золотую Орду;
— снимает дилемму «или Европа, или Азия». Россия — это отдельный тип цивилизации, точнее, единственное в своем роде государство-цивилизация;
— снимает все сомнения касательно законности действий России в отношении Грузии и Украины;
— (что в нынешнее время важно для Кремля) оправдывает авторитарный стиль управления и даже постулирует его ужесточение;
— (что важно для силовиков) милитаристскую составляющую делает краеугольным камнем российского государства и предлагает конкретные и понятные идеологические ориентиры для военных.
Основные выводы
Целью данной статьи было показать, что евразийство — это более серьезное и устойчивое явление, чем принято считать на Западе. Евразийство, при всем его иррационализме и эклектичности, обладает большим потенциалом воздействия в России, как на элиты, так и на общественное мнение. Ввиду отсутствия сильной альтернативы это воздействие сохранится в будущем.
Евразийство не следует путать с русским национализмом. И дело здесь не только в терминологической аккуратности, но и в более практических соображениях. В ситуации крайней непопулярности либерально-демократической модели в России, русский национализм является едва ли ни единственным реальным оппонентом для евразийства. Почему этот момент важен? Националисты не знают, как создать современное национальное русское государство, но они знают, что с путинским империализмом им не по пути. Неудивительно, что в этой среде наблюдается сильная гравитация к демократично-республиканским идеям. Хотя бы по этой причине следует перестать ассоциировать евразийство и русский национализм. Возможно, национализм является не самым симпатичным союзником для либеральной демократии, но мы живем в такое время, когда не стоит быть слишком переборливым.
Евразийство — это также инструмент мягкой силы России. Оно пользуется привлекательностью в самых разных странах и разных регионах, хотя причины этой привлекательности разные. В Беларуси привлекательность многих элементов евразийства обусловлена слабостью национальной идентичности. Поскольку ни государство, ни интеллектуальные элиты не занимаются систематичным продвижением национального возрождения, потребность культурной самоидентификации удовлетворяется евразийством.
Евразийство всегда имело сторонников на Западе, но в период кризиса либеральной модели, который отчетливо просматривается в течение последних десяти лет, его позиции становятся особо сильными. Евразийская философия в Дугиновском оформлении вобрала в себя почти все антилиберальные традиции Запада, начиная с Платона, через Гегеля, Ницше, Эволу и заканчивая современными неоязычниками. Иными словами, она не чужда западному человеку. Многое из того, что говорит Дугин, воспринимается на Западе как нечто близкое и родственное, разве что вытесненное «либеральной политкорректностью». Это очередной повод, для которого следует начать воспринимать эту идеологию на полном серьезе и подумать над стратегией укрепления западноевропейского ценностного иммунитета. В противном случае евразийство, пусть и не завоюет ума европейцев полностью, но сможет успешно расколоть западноевропейское общество.
[1] Федеральный закон от 03.08.2018 № 336-ФЗ «О внесении изменений в статью 1-1 Федерального закона «О днях воинской славы и памятных датах России» http://publication.pravo.gov.ru/Document/View/0001201808030076?index=0&rangeSize=1
Пётр Рудковский
Пётр Рудковский. Доктор (PhD) гуманитарных наук. Директор Белорусского института стратегических исследований (BISS). Автор четырех книг и около 70 статей. Основные сферы научных интересов: проблема либеральной модели, белорусская государственная идеология, вопросы нациестроительства, новая институциональная экономика, религия и общественные процессы